Лихолетие 90-х

Илья Kонстантинов     И снова "Мы". 17.02.2014

" Инстинкт несвободы издревле присущ человеку" (Евгений Замятин). 

 

 

Нет, я не болельщик, впрочем, как и большинство тех россиян, что сидят сегодня у телевизоров, взволнованно следя за перипетиями лыжно-саночных соревнований. Даже само слово "скелетон", еще совсем недавно вызывало к меня ассоциации, скорее связанные с "Байками из склепа", чем с Олимпийскими играми. Но вот, поди же ты: следил за победными заездами Александра Третьякова, и вдруг выдохнул прямо в чай: "Давай! Давай"!

"Что он Гекубе? Что ему Гекуба? - А он рыдает" (с).

Что я Третьякову? Что мне Третьяков? А я ликую. 

Скажу честно: телевизор я включил ненадолго за ужином, и настроил на спортивный канал только потому, что за едой предпочитаю слышать умиротворяющий шум внешнего мира, а не ловить тревожный ритм собственных мыслей. А спортивный канал - исключительно по причине абсолютной непереносимости всех прочих каналов федерального телевидения. Мой любимый "Дискавери" же, было просто лень искать. 

Тем более поразила меня собственная реакция на олимпийский репортаж: происходящее сразу захватило меня, вовлекло в водоворот эмоционального сопереживания, хотя я ни на секунду не сомневался, что та "Рос-си-я! Рос-си-я!", к которой взывали счастливые болельщики, имеет весьма мало общего с Россией, в которой я живу. И что большинство этих замечательных мужчин и женщин, с раскрасневшимися щеками, так искренне поддерживающих наших спортсменов, едва ли станут с таким же энтузиазмом кричать "Сво-бо-ду! Сво-бо-ду" в день вынесения приговора узникам Болотной. 

И, тем не менее, пусть на несколько мгновений, я почувствовал себя частью того огромного "Мы", к которому впервые приобщился на военных сборах еще в университетские годы. Наш капитан, глядя на похмельное лицо которого, мы часто вспоминали строки из песни Высоцкого: "Капитан! Никогда ты не будешь майором", любил строевую подготовку. А мы не любили, по молодости, не понимая сакрального смысла этого занятия. Поэтому, строевой шаг не давался толпе университетских штафирок. И только один раз, маршируя перед каким-то приезжим генералом, нам удалось поймать единый ритм; и сразу спины наши выпрямились, головы гордо поднялось, и мы почувствовали себя чуть ли не единым целым. 

Вы будете смеяться, но подобное чувство я испытал в 1990 году, когда многосоттысячный митинг на Манежной площади дружно скандировал: "Ель-цин! Ель-цин!". Уже тогда мне был лично неприятен этот всплывший из обкомовских недр "отец русской демократии", и я в тот раз довольно легко удержался от того, чтобы присоединиться к этому реву.  

А потом я столкнулся с оборотной стороной той же медали, когда мы - депутаты, проголосовавшие на Съезде против назначения Гайдара главой правительства, возвращались в гостиницу "Россия", через толпы ельцинистов, сотрясавших воздух криками: "Позор", и норовивших оплевать зазевавшихся "врагов демократии". 

После этого, даже слыша гул многотысячной толпы, в едином порыве скандировавшей за или против кого-то, или чего-то, я уже никогда не мог отделаться от мысли, что завтра-послезавтра такая же, или даже большая толпа начнет выкрикивать прямо противоположные лозунги. 

И вот опять: "Рос-си-я! Впе-ред"! 

Да я не против, но только не покидает сосущее предчувствие, что кто-то уже готовит следующую серию лозунгов, ключевым словом в которых станет "По-зор!", но не спортсменам-неудачникам, разумеется, а тем "безродным космополитам", кто недостаточно громко кричал: "Вперед". 

А еще через несколько лет или десятилетий (это - как повезет), не менее внушительные хоры запоют: "Рос-си-я! На-зад!".

Не верите? Ну-ну. 

Вот сегодня я почувствовал вдруг и вновь свою сопричастность многомиллионному коллективу - в данном случае болельщиков. А потом пошел перечитывать роман Замятина "Мы", попутно вспоминая бурную биографию этого пролетарского писателя, умолявшего некогда Сталина отпустить его за границу. Затравленный литератор писал "Отцу народов": "Я знаю, что если здесь в силу моего обыкновения писать по совести, а не по команде - меня объявили правым, то там раньше или позже по той же причине меня, вероятно, объявят большевиком. Но даже при самых трудных условиях там я не буду приговорен к молчанию". 

Сталин отпустил писателя и тот уехал в Париж. А "Мы" не отпустили бы ни за что, как не отпускали и не отпускаем тысячи и тысячи других, сбившихся с нашего чеканного шага.  

А Булгакова Сталин не отпустил, но дал писать и ставить пьесы. Хоть и клевали, травили, долбили. 

Так мы и ходим кругами, выпятив грудь, высоко подняв голову, чувствуя себя связанными тысячами нитей со всем народом, не замечая, что с каждым новым разворотом наши шеренги становятся всю уже, а ряды - все жиже. 

Но чего стоят все не выпущенные из коллективных объятий жертвы по сравнению с удовлетворением нашего основного инстинкта - похоти несвободы? 

Образованный философствующий Кролик из "Винни Пуха" резонно спросил: "Что значит Я? Я бывают разные".  

Точно так же разными бывают и "Мы" - когда в едином порыве, когда и сами по себе. Можно испытывать радостное "чувство локтя", а можно и затаптывать сбившегося с шага. А выбор в "Мы" - всегда личный…   



Kомментарий.  Аркадий Бабенко

 

  Hе могу смотреть олимпиаду

 
Дочка спрашивает: "Пап, а мы будем смотреть открытие Олимпиады"? И вот тут меня ...как бревном по голове шарахнуло. 

Какой бы ни была та страна, в которой прошло мое детство - имперской, шовинисткой, несвободной, бесправной, со сто первым километром, но все же… Все же Олимпиада, как праздник спорта, в моем детстве - была. 

"До свидания, наш ласковый Мишка", в моем детстве - это было.  

И я помню это до сих пор. До мельчайших деталей. До запахов.

В моем детстве была та самая Олимпиада, которой она только и может быть.  

Настоящая.  

Где мы болели всей семьей за НАШИХ. Где мы с мамой кричали в телевизор "Сальников! Сальников!" и Сальников слышал нас и побеждал и устанавливал мировые рекорды. Как потом позже слышал нас Бубка - и прыгал выше всех.  

И это был НАШ Бубка. И наш Сальников. Наши спортсмены. Который выступали за НАС. 

И мы действительно гордились ими.  

Это была наша общая победа - наша, Сальникова, Бубки, моей семьи, моего дома, который, как и мы, смотрел Олимпиаду не отрываясь, моего двора, в котором это было главным событием, и всей моей страны - какой бы кривобокой и косой она ни была. 

И когда Мишка улетал на шарах в московское небо над Олимпийским, вся наша страна, пусть кривобокая и пусть косая - плакала. Ведь реально же - плакала.  

И я плакал. И мама. И папа. 

И это будет в моей памяти навсегда. На всю жизнь. 

Одно из важнейших воспоминаний моего детства. 

Это была действительно - наша Олимпиада.  

А теперь? Какое отношение я, моя семья и моя дочь имеем ко всему этому распилу? К этим спортсменам? Кого они представляют?  

Меня? Точно нет.  

Мою страну? Сильно сомневаюсь.  

Мое государство? Ну, разве что. Точнее, ту его часть, которая представлена "Единой Россией", Путиным, чиновничеством и распилом. 

Зачем мне за них болеть? Это не мои спортсмены. Я не имею к ним никакого отношения. Я не знаю их. Я не пересекаюсь с ними. Мы живем в разных Россиях. Они - где то там. Я - здесь. 

А уж про эту олимпиаду, которая строилась с одним только расчетом - распилить как можно больше бабла, я вообще молчу. Если бы я даже и захотел туда сейчас поехать с семьей - меня не пустили бы даже в Сочи. Там же целая армия ментов, прокуроров и фсбшников следит за тем, чтобы такие, как я, на эту их олимпиаду - не попали. И наши дети - тоже.  

Это какая-то другая страна. Для каких-то других жителей России. Богатых, властных, фсбшных, жополизных, миллиардерных, единороссных - каких угодно. Но точно не для меня.  

И вот, пытаясь ответить на вопрос дочки, я вдруг понял одну простую вещь, которую уже позабыл видеть за всеми нашими с вами революциями, Болотными делами, посадками, полу-амнистиями, пытками и убийствами в СИЗО, и вообще борьбой за нашу свободу.  

Это все наши взрослые игры. 

Но за всей этой войной я упустил важный момент. 

Он не просто узурпировал власть в моей стране. Не просто украл нашу нефть, наши ресурсы, нашу свободу, наши выборы, нашу Конституцию и нашу страну. 

Он украл еще у моей дочери и Олимпиаду.  

Украл у моего ребенка её праздник. 

Ведь это же был ЕЁ праздник. 

Не его, не распильщиков, не фсбшников - её.  

И всех детей страны.  

И всех нас. 

А он пришел - и украл. 

И украл ведь не просто какое-то спортивное состязание. 

Украл гордость за нашу страну. За наших спортсменов. За наши победы. Наши общие победы - которых у нас уже не будет. Украл наше боление всей семьей перед телевизором за нашего нового Сальникова - которого тоже украл. Украл единение нашей семьи. Нашу радость. Наши переживания и даже горечь наших поражений. Которых не будет уже тоже. 

Украл нашего улетающего Мишку. 

И - наши слезы. 

Которые могли бы стать одними из главных в жизни моего ребенка. Которые на всю жизнь.  

И вот этого я ему точно не прощу. 

Нет, дочка. Не будем мы это смотреть. 

Это - вранье. Подделка. А я хочу вырастить тебя честной. И настоящей. 

И я обещаю тебе - у тебя в твоей жизни еще будет Олимпиада. Настоящая. Как была у меня. Пусть не в этот раз, не сейчас, не в детстве, но - будет. 

Обещаю тебе.    

(Аркадий Бабенко: не могу смотреть олимпиаду) .

 

 

 

Илья Kонстантинов.    Антимиры

 Трещат и раскалываются виртуальные "френдленты". Вживую ссорятся соседи - но это уже реже. А по улицам ходят миллионы людей, которые не хотят даже на мгновение задуматься об историческом драматизме момента.  

Ленинград, 1983 год, разгар андроповщины: в обеденное время по кинотеатрам и баням дружинники вместе с милицией отлавливают "нарушителей трудовой дисциплины". На проходной в НИИ, где я работаю, ежедневно вывешивают новый плакат-"Молния", в котором меняются только фамилии нарушителей: "Младший научный сотрудник Иванов С.Н. сегодня опоздал на работу на полторы минуты. Позор!!!" Женщины предпенсионного возраста, задыхаясь, бегут к проходной, чтобы успеть вовремя отметиться в журнале посещений, а потом, отдышавшись, часа на полтора садятся пить чай. Пенсионеры, забивающие во дворе "Козла", одобрительно кивают головами: "Молодец, Юрий Владимирович! Давно пара порядок навести, а то - распустился народец". КГБ гоняет последних диссидентов, отправляя кого на зоны, кого в дурдома. 

Но все больше моих, еще вчера благополучных друзей, без всякой видимой причины, бросают НИИ, институтские кафедры и уходят в дворники и сторожа. По вечерам в гулких комнатах старых петербургских коммуналок читают Бродского и Солженицына, а в затемненных ванных комнатах печатают фотокопии "Зияющих высот" Александра Зиновьева. Но и те, кто не бросает НИИ и кафедры, кроме отъявленных циников, не очень-то лезут наверх. Они попивают коньяк, все свободнее разговаривают, все презрительнее усмехаются.  

"В строю" оставалась узкая, но сплоченная прослойка убежденных карьеристов "без страха и упрека", убежденных в том, что райком стоит мессы.  

Они травили отщепенцев на собраниях, а те издевались над ними в компаниях, они выдавливали все живое с приличной работы, но многие уже демонстративно не подавали "рыцарям карьеры" руки. Антимиры. 

А посредине - огромная нейтральная полоса - миллионы простых трудяг, которые, зевая, слушали казенные речи одних и шарахались от мятежного шепота других.

И только анекдоты служили мостиком между мирами. 

Некоторые наивные люди до сих пор убеждены, что "антимиры" различались системой политических взглядов и убеждений: в одном, дескать, были "советчики", а в другом "антисоветчики". Ничего подобного . И в элите, и в андеграунде были сторонники самых различных идеологических систем, что в постперестроечный период проявилось в полной мере. "Верные ленинцы" становились "убежденными либералами", а иные "матерые антисоветчики" отстаивали ценности социализма. 

Настоящий водораздел проходил совершенно по другим точкам: последовательный конформизм - против последовательного нонконформизма, а посредине - основная масса людей, готовых от случая к случаю следовать тому или иному стереотипу поведения. Случались, конечно, и из этого правила исключения: и в райкоме партии можно было встретить убежденного марксиста, но редко, преобладали прагматики.

Они и оказались настоящими выгодоприобретателями всех "перестроек, перекличек и перестрелок", реформ и контрреформ, революций и контрреволюций. 

Все это я вспоминаю вовсе не потому, что сильно замучила ностальгия, хотя в наши дни это весьма распространенное чувство. В последнее время меня не покидает ощущение дежавю, особенно, когда я слышу гневный голос дикторов федеральных телеканалов, возмущенно рассказывающих об очередных надругательствах над памятью и памятниками, величием и стабильностью. Сам я принципиально не воюю с памятниками. А с памятью тем более. Но в голосе дикторов и комментаторов слышится столько праведного негодования, что невольно вспоминаются слова, которые многие из них произносили лет этак -дцать назад. Вот уж оттянулись тогда и над памятью, и над памятниками. 

А, с другой стороны, я все чаще встречаю еще недавно преуспевающих людей, которые со странной неуверенностью рассказывают о том, как потеряли бизнес или рабочее место из-за участия в протестах.

-- Вы, наверное, не верите мне, - заранее обижаются некоторые из них.

Почему не верю, очень даже верю, сам такой.

Люди эти самых разных взглядов, зачастую противоположных, и, узнавая о похожей беде собеседника, они, прежде чем выразить свою солидарность, старательно предупреждают:

-- Мы с Вами расходимся, практически, по всем позициям, но...

А я с каждым днем все острее чувствую, как тает вес всех этих разногласий, и растет как на дрожжах "но". 

Чтоб кто-нибудь меня понял, 
не часто, ну, хоть разок. 
Из раненых губ моих поднял 
царапнутый пулей рожок
(В. Высоцкий).  

И появляется трудно поддающееся описанию чувство "мы", чувство принадлежности к одному миру. 

Появляется, потому что в воздухе веет не новым сталинизмом, нет - новой андроповщиной (не путать с личностью Ю. В. Андропова, которой история еще не дала окончательной оценки). Андроповщина - это попытка закручивания гаек негодным ключом, это апелляция к ценностям, которые уже заняли место в музее, это липовый энтузиазм, мнимая самоотверженность, фиктивная идейность - по крайней мере - со стороны исполнителей. 

Андропов взывал к "ленинским принципам" , кое-кто вздыхал о "сталинской твердой руке", а исполнители скучали, мечтали пораньше уйти с работы и втихомолку посмеивались над "сказками".

Владимир Владимирович потрясает "духовными скрепами"и конструирует "консервативные ценности", а исполнители мутно крестятся на портрет Дзержинского, думают о том, как отмыть очередной миллион (миллиард) и мечтают свалить вслед за старыми и новыми семьями из этой "проклятой дыры", но так, чтобы не достали не подельники, ни Интерпол. 

Вы думаете, нам противостоят "охранители"? Даже не смешно: если эти люди что-то и охраняют, так собственное благополучие. "Они" - убежденные, идейные конформисты и циники, ничем не отличающиеся от "железной гвардии Януковича", бросившейся, сломя голову, служить победившему Майдану... 

А кто "Мы"? Есть либералы, консерваторы, националисты, коммунисты... Право слово, бросьте вы все эти "измы", по крайней мере до лучших времен. Мы просто люди, старающиеся в это скотское время сохранить человеческий облик.

"Они" и "Мы" - антимиры, темная и светлая материя, а между нами вселенная пугливых обывателей, с тоской прислушивающихся к далеким пока раскатам политического грома.  

"Они" никогда не смогут полностью искоренить "Нас", поскольку презирая и ненавидя друг друга в глубине души, обязательно переключатся на самоистребление. "Мы" никогда не люстрируем "Их" даже виртуально.  

Еще несколько лет, и все эти яровые и железняки, со слезами на глазах, будут рассказывать новым хозяевам, как их ввел в искушение "проклятый режим", будут врать, валить все на Путина и клясться "искупить кровью". 

Не они наш главный противник, а мы сами, носящиеся со своими смешными "измами" и ссорящиеся, как дети в песочнице. Пора взрослеть, дорогие мои единомышленники и идейные противники, потому, что если мы останемся в песочнице на костях наших жертв и героев, через годы или десятилетия опять усядутся "прогматики" с пустыми глазами и набитыми портмоне.  

А эти "дети темной материи" способны только на разрушение

23.02.2014

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

nnnn