Пацаны в малиновых пиджаках, девчонки на панелях, хлеб вечером в два раза дороже чем с утра, в Москве танки. Свобода, понимаиишшь, демократия. Хочу назад. Надоел этот тоталитаризм путинский, сил уже нету
Источник - веб-сайт Pадио Cвобода, все сильно сокращено
Сергей Филатов: Каждый шаг к победе нaд обществoм, как у зверей, хочется дополнительной крови. Мы пережили этот момент, может быть он должен был научить чему-то нас, не научил. Bсе последующие 20 лет мы действуем тем же силовым способом, не привлечения общественного мнения.
Михаил Соколов: Это в ваше время говорили, что Россия идет в демократическое общество, а сейчас власть предержащие скорее говорят о другой цивилизации, противостоящей Западу и так далее. И в этом смысле силовые варианты давление вполне соответствуют этому особому пути.
Сергей Филатов: Здесь, конечно, общество и власть расходятся, и не один день расходятся, уже несколько лет.
Виктор Шейнис: B государственно-правовом плане 1993 - это борьба президента и парламента. Это все-таки был некий парламент, поскольку он был избран на демократической волне в 90 году, он представлял разные течения, там были разные люди.
Михаил Соколов: Bыборы были честными. Про фальсификации никто не говорил.
Виктор Шейнис: Известное давление было. Hелегко в ряде случаев было, но дело не в этом. Дело в том, что все-таки парламент или съезд народных депутатов выражал те различные настроения, которые реально существовали в обществе. А что, Национальное собрание Франции в 1789 году было парламентом?
Михаил Соколов: в 1993 году, судя по результатам референдума, настроения сильно отличались от тех, которые были, в 1990 году (после экспериментов Гайдара). Tе политические фигуры, которые в 1991 году были на стороне Ельцина, в 1993-м были против него. Логично было добиваться досрочных выборов.
Виктор Шейнис: Главная ответственность парламента, людей, которые задавали тон в Верховном совете, заключалась в том, что они абсолютно не понимали, что время работает против них, что реально противопоставить силовым действиям президента они не могут. Самое лучшее, что они могли бы сделать, когда была пройдена предпоследняя развилка – это после объявления конституции Собчака, Шахрая и других, надо было немедленно принимать ту конституцию, ее называли условно румянцевской, потому что Олег Румянцев был в центре этой работы, надо было принимать эту конституцию. Съезд мог по конституции принять ее.
B ночь с 3-го на 4-е октября
Виктор Шейнис: По горячим следам это все подробно описано. Сидят генералы расслабленные.
Сергей Филатов: Это был Совет безопасности, в кабинете у Грачева в два часа ночи. В Министерстве обороны. Ельцин сидел на председательском месте, вел Черномырдин. Без объяснения того, что произошло, он сказал: "Что будем делать?". Тишина, ни один генерал ничего не сказал. И Коржаков сказал: "Мой заместитель контр-адмирал, у него есть предложение". Я думаю, совместно выработанное. Вот тогда появилось предложение, только танки должны были стрелять не по верхним этажам, а по нижним болванками со стороны футбольного поля.
Кстати говоря, Анатолий Ермолин, который был в "Вымпеле", он в книге пишет, что их главная задача была помочь выйти этих людям оттуда. Они не стреляли. Может быть впервые в жизни задача была равно наоборот поставлена. Потому что они все были обучены убивать, а здесь они не убивали.
Михаил Соколов: Без танков нельзя было как-то обойтись?
Сергей Филатов: Я думаю, конечно, можно было. Это позор просто. Тут еще на руку сыграло то, что они, во-первых, изменили место, а во-вторых, они не привезли те снаряды, которые должны были быть использованы, поехали в часть за ними, пока они ездили, операция с 6-7 утра была перенесена на полдесятого фактически, когда стояла толпа людей и когда начали стрелять снайперы.
Тоже не очень понятно, чьи снайперы.
Михаил Соколов: До сих пор не разобрались, что это были за снайперы?
Сергей Филатов: Расследование надо проводить таких вещей до конца.
Виктор Шейнис: Совершенно чудовищное приняла Государственная дума в 1994-м году решение об амнистии.
Михаил Соколов: А вы за него не голосовали?
Виктор Шейнис: Наша фракция "Яблоко" не голосовала. Причем дело не в амнистии, а дело в том, что самый зловредный пункт – это ликвидация расследовательской комиссии. Вот это было вреднейшее дело.
Сергей Филатов: Страшно вредно. И ГКЧП нужно было до конца доводить расследование. Мы будем с вами еще десятками лет сидеть за столом и гадать.
Михаил Соколов: Сколько хлеба журналистам.
Сергей Филатов: На самом деле надо в таких вопросах ставить юридическую точку, а политическая будет все время меняться.
Михаил Соколов: Вопрос Сергею Александровичу по поводу событий, а не по поводу уроков и выводов.
Вы предполагали, что отдачей от этих событий будет милицейское насилие, которое потом было в столице? Помните, бегали какие-то милиционеры, неизвестно откуда выбежавшие, били людей, постоянная месть, непонятно кому.
Сергей Филатов: Мы объявили чрезвычайное положение, конечно, было очень страшно все это слышать. Чрезвычайное положение, даже комендантский час были введены. При культуре, которая раскрывается у наших людей, конечно, можно было этого ожидать, хотя я этого никак не ожидал.
Я наоборот думал, что в такой критический час наша правоохранительная система будет более терпимо относиться к людям. Но как с цепи сорвались.
Михаил Соколов: Да, нехорошая история.
Сергей Филатов: Эта нехорошая история и сейчас повторяется с нашей милицией, когда мы ее боимся, мы боимся на улицах, мы боимся, когда тебя останавливают, мы боимся, когда они к тебе приходят. Сейчас, по-моему, они вообще никого не спрашивают.
Михаил Соколов: Виктор Леонидович, как вы думаете, почему та сторона, я имею в виду Верховного совета, вы многих людей прекрасно лично знали, не рискнула пойти на выборы условной "Партией сопротивления диктатуре Ельцина"? Ведь сейчас многие из них спокойно рассказывают, что они были борцами за демократию, за парламентаризм и так далее.
Виктор Шейнис: Вы знаете, я думаю, что ошибочность, мягко говоря, можно и более жесткие слова сказать – вредоносность указа 1400 заключалась в том, что при любом развитии событий он ничего хорошего дать не мог.
Я глубоко убежден в том, что если бы было достигнуто соглашение, предположим, об одновременных выборах, мы бы получили примерно то же самое равновесие, которое зафиксировано было на апрельском референдуме, он был не таким уж победоносным для президента. У меня лежат цифры, нет времени говорить, но опять же поверьте мне, что перевес был в пользу президента, но оппозиция была достаточно сильная. К осени эта оппозиция усилилась. Президентский указ отбросил еще известную часть населения в ряды противников. На выборах победил, если можно говорить о победе, Жириновский. Самая мутная, грязная волна вынесла вот эту силу.
Если бы депутаты Верховного совета, пошли на выборы, то они бы получили довольно много голосов, и мы бы получили парламент, в котором все равно надо было бы находить пути к компромиссу, договоренностям друг с другом. Это было бы лучше чем то, что произошло.
Указ 1400 был незаконен, неконституционен. Но все решения Х съезда были ничуть не более законны. Потому что не было Х съезда, не было кворума. Была очень коварная формулировка конституции, введенная в одну из статей, где говорилось, что президент не может распустить законные органы, законно избранные, к нему на VII съезде была добавлена строчка: иначе его полномочия прекращаются. А кто прекращает, какой механизм? Это юридически беспомощная формулировка. В первый момент было примерно 60% по отношению к законному кворуму. Что они сделали: они исключили сотню депутатов, на что не имели права. Они провели незаконный акт о лишении иx полномочий.
Сергей Филатов: Каждый шаг к победе нaд обществoм, как у зверей, хочется дополнительной крови. Мы пережили этот момент, может быть он должен был научить чему-то нас, не научил. Bсе последующие 20 лет мы действуем тем же силовым способом, не привлечения общественного мнения.
Михаил Соколов: Это в ваше время говорили, что Россия идет в демократическое общество, а сейчас власть предержащие скорее говорят о другой цивилизации, противостоящей Западу и так далее. И в этом смысле силовые варианты давление вполне соответствуют этому особому пути.
Сергей Филатов: Здесь, конечно, общество и власть расходятся, и не один день расходятся, уже несколько лет.
Виктор Шейнис: B государственно-правовом плане 1993 - это борьба президента и парламента. Это все-таки был некий парламент, поскольку он был избран на демократической волне в 90 году, он представлял разные течения, там были разные люди.
Михаил Соколов: Bыборы были честными. Про фальсификации никто не говорил.
Виктор Шейнис: Известное давление было. Hелегко в ряде случаев было, но дело не в этом. Дело в том, что все-таки парламент или съезд народных депутатов выражал те различные настроения, которые реально существовали в обществе. А что, Национальное собрание Франции в 1789 году было парламентом?
Михаил Соколов: в 1993 году, судя по результатам референдума, настроения сильно отличались от тех, которые были, в 1990 году (после экспериментов Гайдара). Tе политические фигуры, которые в 1991 году были на стороне Ельцина, в 1993-м были против него. Логично было добиваться досрочных выборов.
Виктор Шейнис: Главная ответственность парламента, людей, которые задавали тон в Верховном совете, заключалась в том, что они абсолютно не понимали, что время работает против них, что реально противопоставить силовым действиям президента они не могут. Самое лучшее, что они могли бы сделать, когда была пройдена предпоследняя развилка – это после объявления конституции Собчака, Шахрая и других, надо было немедленно принимать ту конституцию, ее называли условно румянцевской, потому что Олег Румянцев был в центре этой работы, надо было принимать эту конституцию. Съезд мог по конституции принять ее.
B ночь с 3-го на 4-е октября
Виктор Шейнис: По горячим следам это все подробно описано. Сидят генералы расслабленные.
Сергей Филатов: Это был Совет безопасности, в кабинете у Грачева в два часа ночи. В Министерстве обороны. Ельцин сидел на председательском месте, вел Черномырдин. Без объяснения того, что произошло, он сказал: "Что будем делать?". Тишина, ни один генерал ничего не сказал. И Коржаков сказал: "Мой заместитель контр-адмирал, у него есть предложение". Я думаю, совместно выработанное. Вот тогда появилось предложение, только танки должны были стрелять не по верхним этажам, а по нижним болванками со стороны футбольного поля.
Кстати говоря, Анатолий Ермолин, который был в "Вымпеле", он в книге пишет, что их главная задача была помочь выйти этих людям оттуда. Они не стреляли. Может быть впервые в жизни задача была равно наоборот поставлена. Потому что они все были обучены убивать, а здесь они не убивали.
Михаил Соколов: Без танков нельзя было как-то обойтись?
Сергей Филатов: Я думаю, конечно, можно было. Это позор просто. Тут еще на руку сыграло то, что они, во-первых, изменили место, а во-вторых, они не привезли те снаряды, которые должны были быть использованы, поехали в часть за ними, пока они ездили, операция с 6-7 утра была перенесена на полдесятого фактически, когда стояла толпа людей и когда начали стрелять снайперы.
Тоже не очень понятно, чьи снайперы.
Михаил Соколов: До сих пор не разобрались, что это были за снайперы?
Сергей Филатов: Расследование надо проводить таких вещей до конца.
Виктор Шейнис: Совершенно чудовищное приняла Государственная дума в 1994-м году решение об амнистии.
Михаил Соколов: А вы за него не голосовали?
Виктор Шейнис: Наша фракция "Яблоко" не голосовала. Причем дело не в амнистии, а дело в том, что самый зловредный пункт – это ликвидация расследовательской комиссии. Вот это было вреднейшее дело.
Сергей Филатов: Страшно вредно. И ГКЧП нужно было до конца доводить расследование. Мы будем с вами еще десятками лет сидеть за столом и гадать.
Михаил Соколов: Сколько хлеба журналистам.
Сергей Филатов: На самом деле надо в таких вопросах ставить юридическую точку, а политическая будет все время меняться.
Михаил Соколов: Вопрос Сергею Александровичу по поводу событий, а не по поводу уроков и выводов.
Вы предполагали, что отдачей от этих событий будет милицейское насилие, которое потом было в столице? Помните, бегали какие-то милиционеры, неизвестно откуда выбежавшие, били людей, постоянная месть, непонятно кому.
Сергей Филатов: Мы объявили чрезвычайное положение, конечно, было очень страшно все это слышать. Чрезвычайное положение, даже комендантский час были введены. При культуре, которая раскрывается у наших людей, конечно, можно было этого ожидать, хотя я этого никак не ожидал.
Я наоборот думал, что в такой критический час наша правоохранительная система будет более терпимо относиться к людям. Но как с цепи сорвались.
Михаил Соколов: Да, нехорошая история.
Сергей Филатов: Эта нехорошая история и сейчас повторяется с нашей милицией, когда мы ее боимся, мы боимся на улицах, мы боимся, когда тебя останавливают, мы боимся, когда они к тебе приходят. Сейчас, по-моему, они вообще никого не спрашивают.
Михаил Соколов: Виктор Леонидович, как вы думаете, почему та сторона, я имею в виду Верховного совета, вы многих людей прекрасно лично знали, не рискнула пойти на выборы условной "Партией сопротивления диктатуре Ельцина"? Ведь сейчас многие из них спокойно рассказывают, что они были борцами за демократию, за парламентаризм и так далее.
Виктор Шейнис: Вы знаете, я думаю, что ошибочность, мягко говоря, можно и более жесткие слова сказать – вредоносность указа 1400 заключалась в том, что при любом развитии событий он ничего хорошего дать не мог.
Я глубоко убежден в том, что если бы было достигнуто соглашение, предположим, об одновременных выборах, мы бы получили примерно то же самое равновесие, которое зафиксировано было на апрельском референдуме, он был не таким уж победоносным для президента. У меня лежат цифры, нет времени говорить, но опять же поверьте мне, что перевес был в пользу президента, но оппозиция была достаточно сильная. К осени эта оппозиция усилилась. Президентский указ отбросил еще известную часть населения в ряды противников. На выборах победил, если можно говорить о победе, Жириновский. Самая мутная, грязная волна вынесла вот эту силу.
Если бы депутаты Верховного совета, пошли на выборы, то они бы получили довольно много голосов, и мы бы получили парламент, в котором все равно надо было бы находить пути к компромиссу, договоренностям друг с другом. Это было бы лучше чем то, что произошло.
Указ 1400 был незаконен, неконституционен. Но все решения Х съезда были ничуть не более законны. Потому что не было Х съезда, не было кворума. Была очень коварная формулировка конституции, введенная в одну из статей, где говорилось, что президент не может распустить законные органы, законно избранные, к нему на VII съезде была добавлена строчка: иначе его полномочия прекращаются. А кто прекращает, какой механизм? Это юридически беспомощная формулировка. В первый момент было примерно 60% по отношению к законному кворуму. Что они сделали: они исключили сотню депутатов, на что не имели права. Они провели незаконный акт о лишении иx полномочий.
Последствие первое – это унижение парламентаризма. Второе – это торжество принципа насилия. Третье – это отказ от компромиссного решения вопросов. Четвертое – это поражение демократии.
Mы потерпели победу и после этого демократы перестают быть существенным фактором российской политики.
После этого и Ельцин становится независимым от того эшелона поддержки, который он имел в лице демократов, а демократия в значительной мере была дискредитирована. Поэтому сегодня мы имеем огромные последствия тех событий.
XXX
Сергей Митрофанов: девяносто третий год я встретил в либеральной газете «Сегодня»…(«Свободная пресса»)
Девяносто третий год застал меня в газете «Сегодня». Позвал меня туда Миша Леонтьев, которого я некогда редактировал в первой частной газете «Коммерсантъ». В «Коммерсанте» Миша писал путаные тексты про еще более путаные дела на РТСБ, но теперь стал большим человеком благодаря своему близкому знакомству с олигархом Владимиром Гусинским. Когда в «МОСТе» возникла идея набрать штурмовую группу «цепных псов либерализма», он естественным образом обратился и ко мне.
Новой газетой заправляли Дима Остальский (главный редактор, он же родственник какого-то крупного бонзы), Сергей Пархоменко (тогда - звезда политической журналистики, теперь – еще и трибун либеральной оппозиции) и Миша Леонтьев (тогда - идеолог дикого капитализма, теперь идеолог столь же дикого государственничества). Все они вышли из одной шинели, вернее, из «Независимой газеты», разо***шись с ее главным редактором Виталием Третьяковым, считая, что знают лучше, чем он, как надо. Меня позвали руководить развлекательным отделом «Между тем», который, однако, со временем стал самым большим отделом в газете с тьмой тьмущей корреспондентов, которых я даже нe помнил по именам.
В «Между тем» мы писали обо все том же самом, что и другие отделы, но веселее. А благодаря приблудившимся к отделу корреспондентам, среди которых нашлись «социалисты», «экологи», «научники», «криминальщики» то, бывало, и вставляя шпильки нашим либералам. Особенно отличалась бывшая огоньковская красавица Маша Дементьева, которая водила шуры-муры-амуры с офицерами ВДВ, а вместе с оными приобрела и определенный взгляд на жизнь.
Помню споры того периода. Миша Леонтьев утверждал, что надо плугом реформ распахать советское производство, как не дающее расти новой экономике. Типа, пусть гибнет. Я же выражал сомнение в главном постулате «либерализма», что государство должно все пустить на самотек, ибо для чего ж тогда брали власть в 91-ом?
Девяносто третий год застал меня в газете «Сегодня». Позвал меня туда Миша Леонтьев, которого я некогда редактировал в первой частной газете «Коммерсантъ». В «Коммерсанте» Миша писал путаные тексты про еще более путаные дела на РТСБ, но теперь стал большим человеком благодаря своему близкому знакомству с олигархом Владимиром Гусинским. Когда в «МОСТе» возникла идея набрать штурмовую группу «цепных псов либерализма», он естественным образом обратился и ко мне.
Новой газетой заправляли Дима Остальский (главный редактор, он же родственник какого-то крупного бонзы), Сергей Пархоменко (тогда - звезда политической журналистики, теперь – еще и трибун либеральной оппозиции) и Миша Леонтьев (тогда - идеолог дикого капитализма, теперь идеолог столь же дикого государственничества). Все они вышли из одной шинели, вернее, из «Независимой газеты», разо***шись с ее главным редактором Виталием Третьяковым, считая, что знают лучше, чем он, как надо. Меня позвали руководить развлекательным отделом «Между тем», который, однако, со временем стал самым большим отделом в газете с тьмой тьмущей корреспондентов, которых я даже нe помнил по именам.
В «Между тем» мы писали обо все том же самом, что и другие отделы, но веселее. А благодаря приблудившимся к отделу корреспондентам, среди которых нашлись «социалисты», «экологи», «научники», «криминальщики» то, бывало, и вставляя шпильки нашим либералам. Особенно отличалась бывшая огоньковская красавица Маша Дементьева, которая водила шуры-муры-амуры с офицерами ВДВ, а вместе с оными приобрела и определенный взгляд на жизнь.
Помню споры того периода. Миша Леонтьев утверждал, что надо плугом реформ распахать советское производство, как не дающее расти новой экономике. Типа, пусть гибнет. Я же выражал сомнение в главном постулате «либерализма», что государство должно все пустить на самотек, ибо для чего ж тогда брали власть в 91-ом?
Тем временем в Москве обострялась политическая ситуация. Ельцин, которому шибко не нравился Верховный Совет, издал Указ № 1400 о якобы поэтапной конституционной реформе, а на самом деле – о ликвидации ненавистного «оппонента». В свою очередь , Верховный Совет, закусив удила, запустил процедуру импичмента Ельцина. Таким образом, к удивлению россиян, две основные ветви власти на законных вроде бы основаниях взаимно уволили друг друга!
Надо сказать, что все были орлы! Руцкой отчего-то решил, что его по старой памяти поддержит десант, а член-корреспондент Руслан Хасбулатов в бронежилете гордо расхаживал по залу голосований с автоматом, готовясь задорого продать свою жизнь.
4 октября Верховный совет расстреляли из танков, зачинщиков арестовали. В Останкино также полегло немало народа. Сколько – никто не знает, поскольку московской прокуратуре запретили проводить расследование. Честные «прокурорские» увольнялись оттуда пачками. В октябре 1993 года Советская власть и Моссовет прекратили свое существование, а тысячи и тысячи демократических активистов, сотни комиссий по законности, десятки комитетов помощи тем же пострадавшим от дедовщины, остались не у дел. По отношению к завоеваниям августа 1991-го это, конечно, была контрреволюция, но рядящаяся почему-то в одежды «продолжения революции».
Во многом все это стало возможным благодаря бездарной политике вождей Верховного Совета. Однако правда заключается в том, что конфликт между формально контролирующими и реально распределяющими, между властью-воровайкой и избранными представителями народа, объективно зрел по всей стране. И закономерно, что он решился залпом «Авроры» из ельциновского танка. С этого момента московское мэрство утвердилось в Москве на «законных основаниях», а районное самоуправление, наоборот, было ликвидировано полностью и так и не восстановилось до сих пор. Вместо почти полутысячного московского парламента (а ведь речь идет не о просто абы каком городишке, а о субъекте федерации) появилась Дума – из 35 человек, про которую мало кто не заметит сегодня: она-де карманная, она-де под мэра заточена и встроена в вертикаль.
Это были окаянные дни. Одного из основных авторов первой российской Конституции моего товарища по клубу «Перестройка» Олега Румянцева поймали во дворе и уж повели ставить к стенке, только случайность или приступ чьего-то гуманизма спасли его. И год, а то и два спустя (сейчас-то он об этом забыл, став чуть ли ни коммерсантом) он рассказывал мне об этом с безумным выражением глаз...
XXX
Михаил Делягин (экономист). Источник здесь
Чем больше времени проходит после расстрелa Дома Советов, тем шире распространяется понимание исключительной значимости этих событий, во многом определивших последующую жизнь России.
Если в 1987 году Горбачев начал комплексное разрушение политических и экономических основ Советского Союза, завершившееся в 1991-ом агонией ГКЧП, то в 1993 году уничтожение демократии создало современное российское государство. Да, демократия была неэффективна, но она стала препятствием разграблению России, бывшему сутью либерального проекта 20 лет назад и остающемуся таковым и по сей день. Как отметил историк А.И.Фурсов, «бандиты победили импотентов».
Тогдашний кризис был порожден не только неадекватностью Конституции 1978 года, лишившейся после краха КПСС своей несущей основы. Главная причина – разрушительность либеральных реформ, уже тогда уничтожавших страну и вызвавших протест, который в условиях массовой демократии был выражен прежде всего парламентом.
Важно и то, что окружение Ельцина форсировало политический катаклизм, пока он еще не вызрел по социально-экономическим причинам: уже весной 1994 года у него, по тогдашним расчетам, не было никаких шансов на сохранение власти.
Государственный переворот, уничтожение парламента и его подмена карманной Госдумой, формирование, по сути дела, самодержавного режима открыло дорогу чудовищным преступлениям 90-х: от уничтожения развитой экономики и формирования олигархии, подмявшей под себя ошметки государства, до первой чеченской войны – «маленькой победоносной прогулки» для повышения личного авторитета (и списания загнанных «налево» танков, за которые был убит журналист Холодов), выросшей в крупнейший коммерческий проект «новой России».
Нелегитимность, беззаконие и вседозволенность стали нормой жизни и нормой власти, что привело к ее десакрализации. Сложилaсь диктатура, опирающаяся на глобальные корпорации, российскую медиакратию (отсюда любовь Ельцина к СМИ) и готовую к любым зверствам антироссийскую часть интеллигенции.
Стратегия уничтожения России ради обогащения кучки олигархов возобладала. Народ был окончательно лишен влияния на власть и русская катастрофа стала неизбежной.
При анализе воспоминаний очевидцев трудно избавиться от ощущения, что уничтожение людей проводилось сознательно, чтобы запугать (а частично уничтожить) наиболее активный слой общества и отбить у народа саму мысль о влиянии на свою судьбу. По оценкам, число жертв в разы превышало официально сообщенное и составило не менее тысячи человек.
Чудовищность совершаемого властью, - ибо общество по советской инерции еще оставалось правовым, - ощущалась даже ее сторонниками: советник Ельцина Станкевич предпочел обвинения в коррупции (в ничтожных даже по тем временам масштабах) и вынужденное бегство публичной поддержке расстрела Белого дома. Либеральные СМИ после 4 октября стали писать «президент России» с маленькой буквы, а народный мемориал погибшим сохранялся у Дома Правительства РФ более десятилетия, причем предложения снести его отвергались даже либеральными функционерами. Помню безумные глаза либерального «гуру», когда я, молодой сотрудник Группы экспертов Ельцина, поддержал его тогда в частном разговоре.
Ельцина не поддержала и армия: Дом Советов расстреливали наемные экипажи, затем уничтоженные в Чечне, а штурмовавшие его вспоминали, как по ним «для создания мотивации» стреляли со стороны посольства США.
Скорбя о жертвах и героях 1993 года, большинство которых осталось безвестными, мы обязаны извлечь из этой трагедии все возможные уроки, - хотя бы для того, чтобы не допустить ее повторения в ближайшие годы, когда в России под ударами глобального и внутреннего кризисов начнется возрождение народной демократии.
Автор - Михаил Делягин, директор Института проблем глобализации, д.э.н., издатель журнала «Свободная мысль» (до 1991 – «Коммунист»).
Чем больше времени проходит после расстрелa Дома Советов, тем шире распространяется понимание исключительной значимости этих событий, во многом определивших последующую жизнь России.
Если в 1987 году Горбачев начал комплексное разрушение политических и экономических основ Советского Союза, завершившееся в 1991-ом агонией ГКЧП, то в 1993 году уничтожение демократии создало современное российское государство. Да, демократия была неэффективна, но она стала препятствием разграблению России, бывшему сутью либерального проекта 20 лет назад и остающемуся таковым и по сей день. Как отметил историк А.И.Фурсов, «бандиты победили импотентов».
Тогдашний кризис был порожден не только неадекватностью Конституции 1978 года, лишившейся после краха КПСС своей несущей основы. Главная причина – разрушительность либеральных реформ, уже тогда уничтожавших страну и вызвавших протест, который в условиях массовой демократии был выражен прежде всего парламентом.
Важно и то, что окружение Ельцина форсировало политический катаклизм, пока он еще не вызрел по социально-экономическим причинам: уже весной 1994 года у него, по тогдашним расчетам, не было никаких шансов на сохранение власти.
Государственный переворот, уничтожение парламента и его подмена карманной Госдумой, формирование, по сути дела, самодержавного режима открыло дорогу чудовищным преступлениям 90-х: от уничтожения развитой экономики и формирования олигархии, подмявшей под себя ошметки государства, до первой чеченской войны – «маленькой победоносной прогулки» для повышения личного авторитета (и списания загнанных «налево» танков, за которые был убит журналист Холодов), выросшей в крупнейший коммерческий проект «новой России».
Нелегитимность, беззаконие и вседозволенность стали нормой жизни и нормой власти, что привело к ее десакрализации. Сложилaсь диктатура, опирающаяся на глобальные корпорации, российскую медиакратию (отсюда любовь Ельцина к СМИ) и готовую к любым зверствам антироссийскую часть интеллигенции.
Стратегия уничтожения России ради обогащения кучки олигархов возобладала. Народ был окончательно лишен влияния на власть и русская катастрофа стала неизбежной.
При анализе воспоминаний очевидцев трудно избавиться от ощущения, что уничтожение людей проводилось сознательно, чтобы запугать (а частично уничтожить) наиболее активный слой общества и отбить у народа саму мысль о влиянии на свою судьбу. По оценкам, число жертв в разы превышало официально сообщенное и составило не менее тысячи человек.
Чудовищность совершаемого властью, - ибо общество по советской инерции еще оставалось правовым, - ощущалась даже ее сторонниками: советник Ельцина Станкевич предпочел обвинения в коррупции (в ничтожных даже по тем временам масштабах) и вынужденное бегство публичной поддержке расстрела Белого дома. Либеральные СМИ после 4 октября стали писать «президент России» с маленькой буквы, а народный мемориал погибшим сохранялся у Дома Правительства РФ более десятилетия, причем предложения снести его отвергались даже либеральными функционерами. Помню безумные глаза либерального «гуру», когда я, молодой сотрудник Группы экспертов Ельцина, поддержал его тогда в частном разговоре.
Ельцина не поддержала и армия: Дом Советов расстреливали наемные экипажи, затем уничтоженные в Чечне, а штурмовавшие его вспоминали, как по ним «для создания мотивации» стреляли со стороны посольства США.
Скорбя о жертвах и героях 1993 года, большинство которых осталось безвестными, мы обязаны извлечь из этой трагедии все возможные уроки, - хотя бы для того, чтобы не допустить ее повторения в ближайшие годы, когда в России под ударами глобального и внутреннего кризисов начнется возрождение народной демократии.
Автор - Михаил Делягин, директор Института проблем глобализации, д.э.н., издатель журнала «Свободная мысль» (до 1991 – «Коммунист»).
Андрей Шестаков (Facebook): 3-4 октября 93-го это дни, когда страна перешла свой Рубикон. Тогда мы окончательно решили, что человеческие жизни ничто, если на противоположную чашу весов положить наши политические амбиции. Даже через 21 год виновных в тех жертвах найти не в состоя нии.
Да, их, по факту, и нет, ибо и та и другая сторона того конфликта до сих пор винят лишь противоположную. Не случайно амнистия участникам событий, которые ГосДума объявила уже в феврале 94-го, устроила большинство. Следственные действия сразу прекратились. Гибель людей оценили как результат форс-мажорной ситуации и не более.
Среди моих друзей много тех, кто в те трагические дни находился по разные стороны баррикад. У них абсолютно разные мнения по поводу сентябрьской политической ситуации и октябрьских событий.
Меня просто возмущает, что многие пытаются разыгрывать свои политические карты и стараются публично показать себя скорбящими (по нарастающей) в годовщины тех событий. Почему-то с каждым годом я вижу в траурных колоннах все больше именно тех людей, кто прямо или косвенно были причастны к этой трагедии.
Я был на поминовении памяти погибших в октябре 94-го. С тех пор не хожу, хотя искренне жалею и тех кто погиб, и их осиротевших близких. Мне кажется, что это шоу.
Наверное, надо бы ходить, потому как мы, медики и добровольцы, работавшие 3-го и 4-го октября у Останкино и у Белого Дома, сделали все что смогли.
Мы не делили тогда пострадавших на сторонников Президента или Верховного Совета, и именно поэтому для меня равнозначны, как награждение орденом за выполнение профессионального долга, так и благодарственные слова в воспоминаниях А.Руцкого и других защитников БД.
Понимаю, что политика весьма грязная штука. Осознаю, что большая политика имеет планы идущие далеко, чаще всего в сторону, противоположную от интересов народа. Но, все же, когда нас по-прежнему пытаются держать за дураков, это неприятно.
По-моему, с 96-го года лидерство в проведении траурных мероприятий завизировала за собой КПРФ. До этого Геннадий Андреевич Зюганов либо стеснялся там появляться, либо боялся, что вышедшие по амнистии "белодомовцы" публично побьют ему лицо за предательство.
Ведь еще всем помнились слова А.Руцкого: "...Вспомните 93-й год: куда делся лидер КПРФ после заседания Верховного Совета? Сказал, что идет поднимать народные массы. А 23-го сентября исчез. И больше его никто не видел. Позже, правда, мы увидели г-на Зюганова на телеэкране. Он призывал народ не поддерживать мятежников...". Погибшие у Останкино и стен Белого Дома и были теми "мятежниками", которых Геннадий Андреевич призвал не защищать. Зато теперь он лично ходит во главе траурных процессий в память именно этим событиям.
Да, простят меня родственники погибших, но мне идти вместе с зюгановыми просто стыдно...
Двадцать лет назад произошёл кровавый государственный переворот, за который никто из виновных до сих пор не ответил даже морально. Речь идёт о трагических событиях 21 сентября - 5 октября 1993 года. Многих гложет один вопрос: почему? Продолжение.