После революции Россия без сожаления похоронила прежних кумиров: Онегиных, Ленских, Печориных, Обломовых, Чацких, «трёх сестёр» и даже «дядю Ваню» - всех этих вечно сомневающихся, «лишних (по выражению Тургенева) людей». Похоронены были все те, кто олицетворял нравственные и сердечные метания России ХIХ в. Новому поколению, рождённому революцией и вышедшему из крестьянского тулупа, было не до душевных сомнений. Oни отреклись от «старого мира» и были нацелены на разрушение «до основанья, а затем…».
«Мы наш, мы новый мир построим, - Кто был ничем, тот станет всем». Молодёжь училась жить без Бога, без истории, без памяти. Старый миропорядок, который ассоциировался с сельской общиной, дворянством, «буржуями», попами и «гнилой интеллигенцией», был ошельмован пропагандой, Демьянами Бедными, и тотально зачищен. «Вредные» фигуранты русской истории и культуры исключили из учебников и списка строителей новой жизни. Те, кто продолжал думать о судьбе России, были погружены на «философский пароход», отправлены в Германию и окончательно «ликвидированы как класс» к 1929 г.
Для новой эры требовались новые песни. Это были песни о грядущей счастливой жизни, трудe, подвигe. Появились новые герои. Их олицетворением стал Павка Корчагин. Основной темой искусства стало преодоление трудностей. Молодое поколение строило плотины, домны. Потом снова война и вместе с ней герои-краснодонцы, Маресьев, женщины-лётчицы, отважные разведчики и партизаны. Потом преодоление новой разрухи, стройки коммунизма, покорение целины, освоение Севера и - как апофеоз советского героизма - космонавты с молодым, улыбчивым Юрием Гагариным. Мораль советского молодого человека лепилась из киношно-песенных героев, одобренных отделом пропаганды ЦК комсомола и ЦК КПСС.
Все, конечно, понимали, что в Стране Советов помимо хороших песен есть и нехорошие люди: воры, бандиты, стяжатели, спекулянты, пьяницы, многожёнцы. Позднее, когда «жить стало лучше, жить стало веселей», появились стиляги, поклонники джаза, узких брюк, коротких юбок и шёлковых чулков. Но всю эту буржуазную накипь весело разоблачали басни Михалкова, конферансье, цирковые комики и шумные комсомольские собрания: типа «сегодня слушает он джаз, а завтра родину продаст». Советская пропаганда придумала для всех этих «утративших моральный облик» людей очень ёмкое слово «тунеядцы». Для них в Уголовном кодексе была заведена и соответствующая статья, весьма щадящая. А что с них взять? Они же не враги народа. Ну оступились, ну поддались буржуазному соблазну
А что сегодня?
B стране нет рабочих рук, инженеров, техников, квалифицированных специалистов. Не хватает руководителей производства, знакомых с техникой и технологией. Первыми и самыми высокооплачиваемыми лицами стали финансисты, маркетологи, юристы и пиарщики, способные хорошо составить годовой отчёт, припудрить мозги, выиграть дело в суде. Высоко ценятся пресс-секретари. В России их уже миллионы.
У молодёжи нет ориентации на труд и дисциплину, при выборе сферы деятельности идут туда, где легче «снять навар». Ориентировка - на быструю карьеру. Вывод неутешителен: в стране растёт поколение амбициозных приживал. «Лишние люди» возвращаются. Но в отличие от Чацкого и Онегина они совершенно безлики. Да и Базарова среди них нет. Поднимут ли они Россию с колен? Или лягут на диван, как Обломов...
"Нужно ли объяснять нынешнему поколению, какой кайф был 30 лет назад, в эпоху Вудстока, или, скажем, 15 лет назад, когда у нас и происходил расцвет магнитофонной культуры? Сейчас уже совсем другие кайфы, и вспоминать о том, как было хорошо, когда мы были молодыми, - это глупость. Ведь интересно, в сущности, другое: то чувство, с которым ты сидишь ночью на чьей-то кухне, кто-то рядом читает вслух, и ты вдруг впервые в жизни слышишь стихи Бродского. Это и есть Настоящее. В отличие от тех поддельных картонных декораций, в которых мы все жили при советской власти.
И не нужно поддаваться иллюзиям, что сейчас все изменилось. Как была советская власть, так она и есть. Просто тогда ларьки имели одну форму, а теперь - другую. Эта культура неискоренима: пластиковая, поддельная, сделанная где-то на закрытом заводе ЦК или на китайском подпольном заводе, один черт. Все равно она ненастоящая. А вот Бродский настоящий. И Хендрикс настоящий. И Майлз Дэвис. И Бунюэль. И фильм "Blow Up". И то, что делалось в нашей магнитозаписи, тоже было настоящим. Все это не имеет ничего общего с тем, как нас учили жить и думать.
...Когда я был маленьким, мне было скучно смотреть на жизнь моих родителей. Я думал: "Зачем же стоило рождаться, чтобы так жить? Ребята, вы живете скучно. Я так не хочу. Я сделаю все что угодно, чтобы жить не так. Чтобы жить по-настоящему". И когда я вошел в общество людей, которые что-то делали в области культуры, то понял, что был прав. Все общество вокруг было пластиковое, но каждый при желании мог, соблюдая умеренные приличия, парить духом где угодно. Если вести себя разумно, то так даже сейчас можно делать хоть всю жизнь: парить самому и помогать людям освобождаться от той бесконечной херни, которая происходит вокруг.
Когда-то, во времена хрущевской оттепели, существовали иллюзии насчет возможности обретения свободы, что называется, в рамках социума. Но когда вся эта лафа закончилась, интеллигенция стала осознавать, что шашни с советской властью до добра не доводят. Те, кто мог, свалили за кордон, а те, кто понимал, что им никогда никуда не свалить, ушли в отрыв и организовали свое государство в государстве. Мы попали в самую гущу этой странной культуры и проварились в ней до конца восьмидесятых, пока нас не выпустили на большую сцену. С моей точки зрения, эта культура была гораздо интереснее, чем, скажем, культура битников или хиппи в Америке. И битники, и хиппи были так или иначе связаны с государством, в котором жили, - в каком-то смысле они представляли собой оборотную сторону этого государства. А мы тогда были очень забавно оторваны от всего советского - именно за счет того, что пытались максимально приблизиться к культуре общечеловеческой. Все ходили на лекции по искусству Древней Греции или просто сидели, пили портвейн, читали какие-то стихи. И вообще, было полное ощущение, что чем дальше мы уходим на Запад или в Китай, тем мы нормальнее. Все это было настолько другое, что по нашему поводу не беспокоились ни менты, ни КГБ: просто не было точек соприкосновения. Люди на улицу выходили редко, а если и выходили, то их винтили разве что за непомерное пьянство. А винтить только за то, что человек знает наизусть Овидия, как-то не представлялось возможным.
Мне нравился этот мир, где пересекались музыканты, поэты, художники и даже криминальный элемент. Фантастически веселые были годы! Делить было нечего, так как все мы находились в полной изоляции от общества - как партизаны. Такая вот партизанская культура.
...Я прекрасно помню первую в моей жизни фирменную пластинку, которую держал в руках. Это был канадский вариант «Please Please Me» - кажется, под названием «Twist And Shout».Beatles сразу же потрясли меня тем, что вообще оказалось возможно сделать такую радостную музыку с такой позитивной энергией. Потом у меня появился сингл «Penny Lane» - четыре песни, которые просто снесли мне крышу, раз и навсегда. Такую музыку раньше просто невозможно было представить - ни звук, ни ощущения. Я долго пытался понять, как они этого добиваются: между аккордами на моей гитаре и аккордами, скажем, у Rolling Stones или Beatles, не было ничего общего.
Ведь когда втыкаешь советскую электрогитару в советский усилитель, что происходит: "дзынь" - и все. А у них там настоящее "вау-вау" звучит! Я тогда не смог понять этот феномен и забыл про него. А потом, спустя много лет, Лу Рид показал мне, как это делается. Он привел меня к своему гитарному мастеру, который собирает старые усилители. И тот говорит: "Хочешь, я покажу тебе одну штуку?" Дает мне электрогитару, включает в усилитель и говорит: "Возьми аккорд". Я беру, и у меня отваливается челюсть: звук получается, как у Элвиса Пресли. Как, почему?! Оказалось, что тогдашний битловский усилитель AC-30 в сочетании с гитарой Rickenbacker давал такой вот звук. А поскольку воспроизвести нечто подобное на советской гитаре было невозможно - да и вообще все понимали, что играть на гитарах мы не умеем, - мы просто сидели дома и записывали всякий бред. Стучали, ревели, старались довести этот идиотизм до высших форм. И записывали все на магнитофон, чтобы посмотреть, как это будет звучать.
На этом-то и было построено практически все, что мы делали в области звукозаписи: мол, духом мы сделаем все что угодно. В полной свободе от укоренившихся в традиционном сознании шаблонов и норм. И тут получается, что рок-н-ролл в Америке и Англии был, по сути, тем же самым. Если кто-то считает, что в Ливерпуле в начале 60-х жить было весело, так нет - там был тот же совок, только свой. Тот, от которого Beatles так замечательно удрали. Ведь любое явление культуры представляет собой именно уход из стандартного, насквозь фальшивого общества. Фальшивого не потому, что люди плохие, а потому, что они не умеют быть собой. А это невозможно в отсутствие желания свободы. Она не нужна 95 процентам всех людей, но пять процентов ее очень хотят. И один процент из этих пяти может ее добиться. И мне всегда казалось, что можно добиться свободы самому и помочь другим людям освободиться... "
Из предисловия БГ к книге А. Кушнира «100 магнитоальбомов советского рока». 1998 год