Лихолетие 90-х

Психоаналитический подход к изучению культуры имеет  альтернативный статус. Исследуется  набор категорий, содержание которых эксплицировано  в работах Фрейда и Юнга. Этим “психоаналитическая методология” исследования культуры ограничивается.

Юнгианскому варианту “повезло” больше - концепция архетипов смотрелась в России более перспективной в контексте советского структурализма, но метафизичность, наследование части идей классического психоанализа, конформизм к нацистской власти негативно сказались на возможности цитирования этой концепции.

С классическим фрейдовским психоанализом ситуация сложнее. Работы Фрейда начали масштабно издаваться только с конца 1980-х гг.

Н.А. Благовещенский — один из немногих аналитиков, занимающихся подобными проблемами. Подход к поэме В. Ерофеева он разрабатывает  давно.  “Москва опетушенная” — именно таков был первоначальный вариант названия “Случая Вени Е.”, ироничному тону дискурса, намекающему на фрейдовский “Случай Анны О.”

Замена Анны О. на Веню Е. не случайна — этот игривый ход отражает подмеченную автором некую половую инверсию, роль которой в данном произведении существенна и которая становится отправной точкой дальнейшего анализа. “Переворот”, подготовленный Благовещенским, состоит в смене ролевой схемы (“патриархат” на “матриархат”). По замечанию аналитика  общероссийская неосознаваемая душевная особенность — безотцовщина и симбиотическая зависимость от матери  отразилась в культуре (Случай…, с. 11).

Благовещенский анализирует формирование личностных черт Ерофеева с позиций развития инстинктивных влечений в рамках классической теории влечений З. Фрейда; формирования Эго и Супер-Эго в рамках его же модели ментального аппарата; развития объектных отношений в рамках теории объектных отношений (преимущественно М. Кляйн); формирования идентичности в рамках теории Э. Эриксона; формирования self (самости) в теории Х. Когута (По ту сторону…, с. 434).

Книга “Случай Вени Е.” построена в виде дневника, в котором описаны виртуальные встречи аналитика (это — “автор сей книги — сумрачный седоватый субъект лет около сорока, в бороде и очках” — Случай…, с. 29) и пациента — Ерофеева. Теоретический материал, который ранее предлагался как своеобразное универсальное описание поэмы, в книге используется в качестве теоретических комментариев к отдельным встречам в виде обмена репликами аналитика и пациента, с которых начинается каждая глава. Реплики Ерофеева  не выдуманы, они взяты из поэмы. Но кому они принадлежат — Ерофееву Венедикту или Ерофееву Веничке? Разумеется, Ерофеев проецировал свои сюжеты, обусловленные алкогольным безумием, на Веничку.

В образе Ерофеева  аналитик рассматривает несколько различных аспектов личности, к которым периодически возвращается.

Пьянство — не только в “случае “Москвы — Петушков””, но и любой другой ситуации Венедикта Ерофеева. Комментируя ее, Благовещенский придерживается мнения о том, что алкоголь играл важную роль в жизни Ерофеева. Однако “было бы неверным утверждение, что он “страдал” алкоголизмом”, считает аналитик, хотя ерофеевский алкоголизм стал предметом мифотворчества, сложившегося вокруг образа писателя.

Оставаясь в контексте виртуального психоанализа, аналитик рассматривает эту проблему с позиций различных психологических концепций.  Благовещенский представляет пьянство Ерофеева как некий инфантильный феномен. Выпивка в данном случае — попытка заглушить душевную боль, наказание за собственную сепарацию от матери и агрессивные импульсы в ее отношении. Ерофеев пытается объективировать это бессознательное чувство вины, что выражается, в частности, в постоянном возврате к материнской символике, содержащейся в поэме, такой как Курский вокзал, Москва, бутылка с выпивкой.

В “Случае Вени Е.” анализу подвергаются разные стороны алкоголизма. Странное потребление Веничкой спиртных напитков Благовещенский связывает с проблемами самооценки - для человека “невыносима мысль, что он обычный”,  появляется потребность подтвердить свою исключительность. Но  такое самоутверждение характерно для подросткового возраста. Оно связано с желанием привлечь к себе внимание и укрепить свою самость.

Увы, серия “встреч” заканчивается неутешительным выводом Благовещенского о том, что Веничке никогда и не удастся пережить зрелое состояние Я. Он не доходит до “я” и останавливается лишь на (букве) “ю”.

Книгу Благовещенского интересно рассмотреть вместе с  работой В.И. Михалковича. В качестве основы Михалкович выбрал модель Юнга  для феномена киноснов — некоторого квазиархетипа (архетип  — это древнее образование,  сопоставимое с безусловными рефлексами). Киносну  доступны типовые компоненты психики, он способен многократно репродуцироваться. Киносон —феномен медийный, новый в истории человечества. Это стереотип, но сходство с архетипом есть.

В психоаналитическом аспекте методология “избранные российские киносны” в применении к исследованию культуры тяготеет к формальному использованию представлений аналитической психологии. Юнгианские концепты взаимовлияния архетипов, коллективного бессознательного и динамики социально-политических процессов описаны достаточно четко для социально-политических проблем советского общества в работах постъюнгианцев  России ( Э. Самуэлс и В. Одайник).

Исследование же Благовещенского - не столько культурологическое сочинение, сколько практическое пособие психоаналитика с разбором клинического случая.

Интересно, что, следуя за переходами некоторых киноснов из фильма в фильм, Михалкович тоже сталкивается с Ерофеевым и его “Москвой — Петушками” (см. с. 143—154). Киносон и исследующий его киноанализ непременно должны оказаться в общем поле с общественной проблематикой. В рамках такой методологии  движение от Москвы до Петушков есть путь отказа от Системы, возможность выхода за какие-то социальные границы. Такое стремление было актуальным для советской культуры, и оно ей “киноснилось” у шестидесятников, на чем Михалкович и делает акцент. Но не только у них был “сон о благословенной жизни за чертой”, но и раньше, и позже — вплоть до постсоветской эпохи, в которой были свои границы и запредельные пространства. Киносон, как ему и полагается, кочует.

В разные этапы жизни СССР и России кинематографического периода были разные социально-экономические особенности и киносны. У шестидесятников  это является оправой, их цель -поиск киноснов.  О том, насколько удачной была попытка вырваться из того, что Михалкович называет “большевистским метанарративом”, можно судить по сюжетным блужданиям киносна, о котором рассказывается в главе “Сон о дороге к храму”. Здесь внимание уделяется не  столько снам о “победе” постсоветского строя над “метанарративами”, сколько о ценностях досоветской истории, показах “России, которую мы потеряли” С. Говорухина. В фильме выдержана вся поэтика сна, которая, судя по огромной интенсивности постсоветского  киноткоотклика,  имеет большее значение в структуре психологии современного российского человека, нежели советского.

Сравнение подходов  Михалковича и Благовещенского оказывается потенциально продуктивным: эти книги свидетельствуют о неоднозначности категории “психоанализ культуры”.Они находятся на разных “полюсах” психоанализа.

Материал пересказан близко к слову в ракурсе психанализа культуры. Источник  материала   - Владислав Карелин.  Книги о психоанализе культуры, ее психоаналитиках и пациентах (Обзор психоаналитических исследований культуры)  http://magazines.russ.ru/nlo/2007/85/ka36.html

Благовещенский Н. ПО ТУ СТОРОНУ МОСКВЫ — К ПЕТУШКАМ: Исследование поэмы В. Ерофеева “Москва — Петушки”, ее героя и автора с точки зрения различных глубинно-психологических подходов // Russian Imago 2001: Исследования по психоанализу культуры. — СПб.: Алетейя, 2002. — С. 428—454.

Благовещенский Н.А. СЛУЧАЙ ВЕНИ Е.: ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ПОЭМЫ “МОСКВА — ПЕТУШКИ”. — СПб.: Гуманитарная академия, 2006. — 256 с. — 1000 экз.

_________________________________________

Ремарки:

  Венедикт Ерофеев, 1960-е

 “Москву — Петушки” открывает “Уведомление автора”, в котором говорится: “Во вступлении к первому изданию я предупреждал всех девушек, что главу “Серп и Молот — Карачарово” следует пропустить, не читая, поскольку за фразой “И немедленно выпил” следует полторы страницы чистейшего мата <…>. Этим я добился только того, что все <…> сразу хватались за главу “Серп и Молот — Карачарово”, даже не читая предыдущих глав <…>. По этой причине я счел необходимым во втором издании выкинуть из главы “Серп и Молот — Карачарово” всю бывшую там матерщину. Так будет лучше, потому что, во-первых, меня станут читать подряд, а во-вторых, не будут оскорблены” (Ерофеев В. Москва — Петушки: Поэма. М.: Вагриус, 1999. С. 3).

Александр Генис считает, что “в мире Ерофеева не существует здравого смысла, логики, тут нет закона, порядка. Если смотреть на него снаружи, он останется непонятым”. И ощутить “идейную напряженность” повествования возможно, “только включившись в поэтику Ерофеева, только перейдя на его сюрреалистический язык, только став одним из его персонажей, в конце концов — соавтором” (Генис А. Сочинения: В 3 т. Т. 2: Расследования. Екатеринбург: У-Фактория, 2003. С. 60—61). Это феномен эмпатии — “вчувствования”, способность к которому необходима специалисту при психологической работе с любым клиентом.