Лихолетие 90-х

See http://angelinos.narod.ru/rostowskajapoliticapersonlinks.html



http://angelinos.narod.ru/rostowskajapoliticaindex.html



http://www.rostowskaja.narod.ru/



Дэйвид Ремник ( р. 29 октября 1958, США) — американский журналист, писатель, редактор, russia-watcher. Eгo бабушка и дедушка бежали из дореволюционной рволюции от погромов, мать жeны была в сталинском концлагре для детей врагов народа, дед жены погиб в гyлaге ( c http://www.snob.ru/magazine/entry/34841#comment_339297). Дэйвид работал c 1988 годa по 1991 московским корреспондентом «Вашингтон пост» , на базе интервью написал книгу «Мавзолей Ленина: Последние дни советской империи» и cтал лауреатом Пулитцеровской премии.



C http://os.colta.ru/media/paper/details/2080/?attempt=1



— Многие говорят, что нынешняя Россия стала совершенно как Советский Союз. Это действительно так? 

 

— Это чушь! Советский Союз был государством абсолютного и тотального контроля. Конечно, были различия между брежневским временем и сталинским — в количестве трупов. Сейчас многие люди, кстати говоря, находят, что тут больше свободы, чем в девяностые.





— Да неужели?





— Да, больше экономических возможностей. Они, конечно, ошибаются в том, что касается прессы. У людей больше возможностей ездить за границу, есть деньги то да се купить. Такое безумство потребления.





— А свободу-то это разве приносит?





— Нет, но после девяностых потребность была не в свободе, но в порядке. Вот теперь он у вас есть. Мои поздравления.





— Как бы вы определили, в каком году основано государство, в котором мы сейчас с вами находимся? В 2000-м? 1991-м? 1984-м?





— Xороший вопрос... Думаю, все-таки в 2000-м. Но 1991 год очень важен как абсолютный коллапс коммунистической партии и идеологии. У людей, которые сейчас у власти в России, нет ни малейшего интереса к идеологии. У них интерес к интересам.





— Таким образом, тот род социального контракта между гражданами и властью, который сейчас действует в России: вы свободны обогащаться, только сидите тихо, — такого в Америке нет?





— Социальный контракт в России такой: вы можете жить своей жизнью, делать что хотите. Но не лезьте в политику. Это было очень ясно сказано Путиным вначале, на встрече с олигархами.





— B позднем СССР гуманитарные и риторические способности были очень широко распространены.





— Это в вашем кругу. Когда я в 1987 году приехал, знаете, что мне тут нравилось и что не нравилось? Не нравились бытовые проблемы, конечно, а нравились...





— ...разговоры.





— Именно. Привязанность к музыке, книгам, искусству. Но это было искусственное общество. У нас в Америке, допустим, тоже есть интеллектуалы, хотя это не то же самое, что русская интеллигенция. Но есть музыканты, писатели, ученые. Они интеллектуалы. Но они живут в обществе, где высоко ставятся прежде всего экономические ценности, а не Бах, Достоевский или даже Виктор Ерофеев. Советская интеллигенция была советским феноменом. И исчезла вместе с СССР. Молодые люди, которые еще кое-что умели, — посмотрите на свое поколение: кто-то сделал кучу денег, кто-то уехал, те, кто старше, совсем пропали... Это были люди с такими странными профессиями. Для американца это было удивительно. «— Где вы работаете? — В институте по изучению творчества Пушкина. — А что вы там делаете, преподаете? — Нет. — А что? — Хожу на работу. — Каждый день? — Нет, не каждый. — И деньги вам платят? — Да, триста рублей. — И вы пишете книги? — Написал одну статью лет пятнадцать назад». Вот этот феномен ушел.



— насчет чтения ?

 

—. У этой страны совершенно странный и безумный опыт чтения в советский период. Американцы говорили — тираж журнала «Новый мир» миллионы и миллионы! А у нас Paris Review, который тоже толстый журнал, — всего 5000! О Боже, «Знамя», «Наш современник» — громадные тиражи! Дело в том, что эта литература играла роль и литературы, и журналистики, и гражданского обсуждения, и социальной жизни, и так далее. Но когда система рухнула, вы смогли читать все, что хотите... и перестали читать. Солженицын перестал быть журналистикой. Он остался просто Солженицыным. И все эти позднесоветские клише, все эти 50 000 на поэтическом вечере кончились. Потому что перестали быть запретным плодом. И нас не должно смущать, что «большим» чтением увлекались три четверти страны.







C Журнал Сноб, №5 (32), май 2011 http://www.snob.ru/magazine/entry/34841#comment_339297 Дэвид Ремник: «Это было время удивительной простоты» – o 20-летии путчa.





"После 1991 я был полон надежды на будущее. а с сегодняшней перспективы то, как развивались события потом- это настоящая трагедия”



"Путч провалился потому, что власть yтратила способность убивать в массовом порядке и они не хотели войти в историю палачами и у них не было безусловной поддержки армии. Глава вооруженных сил не решился убивать своих граждан и предпочел отказаться от власти. У Cуслова и Mолотова таких проблем не возникало”.



"Люди засовывали цветы в стволы орудий, а бабушки кормили танкистов бутербродами. Люди чувстовали, что они делют историю”.



"Aнтисемитские акценты началиcь в июнe 1988” (с публикаций Игоря Шафаревича- M.P,



"Это было время удиительной простоты добро и зло различалось ясно, как в комиксах”.



" Eдиства не было ни во влaсти, ни в диссидентских кругах. Поэтому их так просто было потом оттеснить. Hо в Pоссии госудaрство не пошло по китайскому пути и не задушило инаомыслие в зародыше”.



" Pаботать в Pоссии было просто. Kаждый желал выговориться. Я просыпался, читал газеты и был репортаж”.

New Yorker
C нескольких сайтов.

See http://angelinos.narod.ru/rostowskajapoliticapersonlinks.html



http://angelinos.narod.ru/rostowskajapoliticaindex.html



http://www.rostowskaja.narod.ru/



«Нью-Йоркер» — не музей. Его природа состоит в том, что каждую неделю он новый»

The New Yorker — уникальное явление в журналистике и издательском мире. «Высоколобый» журнал расходится по миру более чем миллионным тиражом, его главред Дэвид Ремник последовательно отстаивает ценности традиционной журналистики, не желая следовать законам интернет-эпохи, которые вроде бы предопределяют отказ от слишком больших и сложных текстов.



Главный редактор New Yorker Дэвид Ремник отметил, что для его издания ключевым моментом является безупречность публикуемых материалов. Жанр - «биографическaя публицистикa», в основу которой легли многочисленные интервью с современниками и известными политиками. Работа Ремника всегда фундаментальный труд.



С 1988 по 1991 год был корреспондентом Washington Post в Москве (russia-watcher) . За это время сумел поговорить со всеми участниками политических процессов. Вернувшись в США, написал книгу «Мавзолей Ленина. Последние дни советской империи», за которую получил Пулитцеровскую премию. С 1998 года - главный редактор журнала New Yorker



Как вообще становятся главными редакторами The New Yorker?

 

— Это очень странная история. У нас был главный редактор Тина Браун, такая перестроечная по духу женщина. Журнал же очень старый — ему 86 лет. И даже в жизни великих журналов бывают моменты, когда нужно что-то менять. Вот она именно это и сделала в начале девяностых. А потом в 1998 году она вдруг ушла. Я в это время был просто автором. «Нью-Йоркер» принадлежит семье Ньюхаусов. По просьбе Сэмюэля Ирвина Ньюхауса я написал одну записку, у нас состоялся разговор — и я стал главным редактором журнала. В нормальном мире, в The New York Times например, ты поднимаешь по карьерной лестнице. У меня вышло не так.



— Что вы такое написали в этой записке?



— Да чепуху какую-то. Но Ньюхаусу нужен был редактор. Ну и он рискнул. Я тогда не понимал, что это значит — быть главным редактором журнала. Уже через несколько месяцев у нас появилась мощная история: расследование Сеймура Херша — того самого, что в молодости писал репортажи из Вьетнама про то, как американские солдаты уничтожают местные деревни. Он сделал репортаж о коррупционных связях Саддама Хусейна и русских официальных лиц, включая Примакова. Текст прочли фактчекеры и юристы, я прочел его раз сто, другие редакторы. Я знал по своему опыту в Washington Post: редактор в таких случаях звонит издателю, владельцу — хотя бы предупредить. Существовало правило: no surprises. Потому что это их газета, их журнал. У меня нет иллюзий, что это я им владею. Я рассказал Ньюхаусу, что мы собираемся опубликовать. Возникла до-о-олгая пауза. И потом он сказал: «Звучит очень интересно». Все. Это был сигнал: это моя вещь, и я ее должен делать так, как считаю нужным. Это моя ответственность и моя свобода. И свобода моих коллег.



— Ну вы же все равно общаетесь?



— Иногда. Каждую пятницу я посылаю ему гранки тех статей, которые могут быть ему интересны, чтобы он мог прочесть их в выходные. Но к этому моменту они уже отправлены в печать, и уже поздно что-либо менять. Был случай, когда я позвонил ему и между делом сказал: кстати, мы публикуем репортаж про Абу-Грейб, тоже Херша. Он ответил что-то вроде «о''кей, спасибо». И все. Ну слушайте, он вообще-то владеет большой компанией: кабельное телевидение, газеты, Vogue, Vanity Fair, Glamour. «Нью-Йоркер» на этом фоне — неплохой бизнес, но это не Vogue. При этом мы продаем миллион бумажных копий, и у нас постоянно растет аудитория в интернете, в том числе и в айпэде.



Грейдон Картер действительно рассказывает журналистам, которые к нему приходят на работу, о правиле семи комнат?



— Я думаю, да. Это хорошее правило. Он имеет в виду зоны доступа. Если ты однажды пожал руку Бараку Обаме, то ты, вероятно, находишься во второй комнате. Если же ты друг Барака Обамы и смотришь с ним баскетбол, то ты в шестой или седьмой комнате. Журналисты иногда добираются до середины, но очень-очень редко выше. Если говорить серьезно, то важная часть нашей работы — это оказывать давление на власть: очень сложно следить за тем, что происходит в этих верхних комнатах. Да, существуют документы, есть возможность взять интервью. Но история доказывает снова и снова: чтобы узнать, что сказал Горбачев Ельцину, а Ельцин — Волошину, нужно время. В этом разница журналистики и истории. Если бы, когда я жил в России в начале девяностых, я смог прочесть дневник Черняева (дневник помощника Горбачева за 1991 год был опубликован в 1997 году), это была бы фантастика. Потому что он как раз тогда был в одной комнате с властью...

.

— Как все-таки строится работа внутри редакции The New Yorker?



— У нас нет короля и свиты. Есть несколько редакторов, невероятно влиятельных. Они знают вещи, о которых я понятия не имею. Ну и не надо забывать, что авторы важнее редакторов: Джон Апдайк был в свое время гораздо важнее, чем любой редактор. На редколлегиях в основном происходит планирование. Что будет на этой неделе, что на следующей. У нас есть специальная встреча по вторникам, где мы обсуждаем только идеи. Туда приходят самые разные люди, в том числе фактчекеры, редакторы среднего звена и авторы. Всего человек 10–15. На каждую встречу приходят разные люди. И все обязаны принести три идеи. Мы все эти идеи кладем в корзину — обычный вордовский файл.



— Хотелось бы, конечно, посмотреть на этот файл.

 

— С большинством идей потом ничего не происходит. Кто-то предлагает сделать профайл Саркози, кто-то — написать об издательской программе Amazon. Если автору нужна идея, он лезет в этот документ и выбирает то, что хочет. Я никому не приказываю: мол, ты должен написать об этом. Так в некоторых газетах делают, но не у нас. И если мне какая-то тема кажется слишком скучной, я говорю: «Может, придумаем что-то другое?» Одним словом, это всегда разговор. По моему опыту, лучшие идеи приходят от авторов — ведь моя задница всегда в офисе. Ну еще я бываю в метро и дома. Вот я приехал в Россию — для меня это отпуск. Но в Нью-Йорке у меня очень ограниченная жизнь. А авторы бывают везде и всюду. Есть масса блестящих репортеров, которые о чем угодно пишут хорошо, адекватно и, главное, ясно. Но они не апдайки и не бродские. Когда я начинал, у меня была мечта использовать писателей как репортеров. Последний раз в Америке так было в 60-е и 70-е, когда Норман Мейлер писал о марше на Пентагон. Но в действительности писатели должны писать прозу, а не звонить людям и задавать им неудобные вопросы...



— У вас невероятно строгая система проверки фактов?



— Фактчекерами у нас работают совершенно выдающиеся люди. Скажем, Юлия Йоффе работала фактчекером, при этом она знает русский и испанский. Кто-то говорит по-китайски, кто-то по-арабски, кто-то на урду — мы же много пишем про Пакистан.



— Они обзванивают ваших героев в Пакистане?



— Еще как. Каждый источник. Они должны уточнить абсолютно каждый факт. Не только имена или фамилии — абсолютно все. Если мы с кем-то проверяем цитаты и это человек говорит: «Нет-нет-нет, я этого не говорил», тогда мы говорим: «А у нас есть аудиозапись». Или заметки. Иногда проверка занимает недели. Когда мы публиковали статью о сайентологии в Голливуде, проверка фактов заняла месяц. И не только по юридическим причинам, а просто потому, что это сложное журналистское дело.



— Как вы уже сказали, The New Yorker 86 лет. У нас старше разве что газета «Известия».



— И «Вокруг света»!



— У вас же наверняка есть какие-то старые сотрудники, носители традиции, так сказать.



— У нас много людей, которые хорошо помнят Уилльяма Шона, который был главным редактором до 1987 года. У нас работает Роджер Энджелл. Блестящий редактор, руководил отделом литературы. Замечательный спортивный обозреватель, особенно хорошо разбирается в бейсболе. Ему 91 год, он ходит на работу каждый день. Пишет все время, в основном на сайт.



— Много интересного рассказывает?



— Конечно, но поймите, у нас там не ностальгический фестиваль, мы работаем здесь и сейчас. Журнал — это не музей. Его природа состоит в том, что каждую неделю он новый.



— У «Нью-Йоркера» за почти век сменилось всего пять главных редакторов. Уилльям Шон, скажем, занимал эту должность 35 лет. Вы готовы к такому?



— Помните, как назывался один из фильмов про Бонда? «Никогда не говори «никогда».



— А что вообще происходит с журналистикой в Америке? 

 

— Она радикально меняется, газеты в упадке, интернет на подъеме, технологии дистрибуции меняются. Мой сын газеты на бумаге не читает, только в интернете, но где гарантия, что он будет там читать именно New York Times и Washingtоn Post, а не чушь какую-то? И если он будет читать New York Times, где гарантия того, что денег от рекламы хватит, чтобы поддерживать в газете иностранных корреспондентов и журналистские расследования? Потому что это очень дорого

 

— А на тип письма это все оказывает влияние?





— Нет, не думаю. Правда, тексты стали покороче, но вообще-то New Yorker живет в другом каком-то мире, хотя он тоже есть в интернете. У нас тексты очень длинные. Наш приоритет глубина.



— Итак, у вас в Америке нет проблемы оглупления прессы?



— Конечно, есть. Но мы oтказываемся идти по этому пути. Если мы скажем: всё, будем писать только короткие тексты и про Бритни Спирс, тогда все потеряно



Что вы постоянно читаете?



— Каковы мои медиа-привычки? Они одновременно и устоявшиеся, и эпизодические. Каждое утро я читаю New York Times. Читаю New York Post, потому что нужно продолжать свое образование и не бояться чего-то абсурдного. Просматриваю Wall Street Journal... В общем, все типы газет. К сожалению, мир региональных газет сжался. Смотрю и на какие-то российские вещи. Всегда случайно. У меня здесь много друзей, они часто присылают мне что-то: Bообще приходится читать грандиозный объем всего. Не только то, что мы печатаем, но и то, что мы не печатаем.

..

— Kогда информацию можно напрямую получить от ньюсмейкера, нужен ли в данном случае этот посредник – журналист?



— Я считаю, что всегда есть место для профессионализма, для интерпретации, анализа, для репортерской работы. Пресса — это не «прессование». Давление, напор, репортаж, проникновение вглубь истории, выяснение — что правда, а что фигня. Это моя работа. .

.

— Bы наверняка хотите, чтобы люди читали New Yorker.



— Хочу. .



— А как?



— Быть великолепным. Какой у меня есть выбор? Число слышимых голосов благодаря интернету сильно выросло. Пути дистрибуции стали очень простыми. Но количество глубокой, профессиональной журналистики не увеличилось. Я сейчас про Америку говорю. Я хотел бы большей конкуренции в своей среде. Я правда хотел бы. Но... Сейчас огромная конкуренция в том, что касается мнений. Очень много «а это вы видели?», «а как насчет этого?», «как насчет того?». Но в том, что касается тяжелой работы, времени, которое на нее тратится... нет.





Дэвид Рэмник, американский журналист:



Я главный редактор журнала New Yorker. Мы первые опубликовали статью о пытках в "Абу-Грейб". Я всегда думал: что может со мной наихудшего случиться? В суд подадут? Я от Пентагона ничего не услышал. Ни одного звонка не было. И из Белого дома тоже.



Потому что они знают, куда я их пошлю. Они нас не любят, я их об этом и не прошу, но я знаю, в чем моя работа. И мной не владеет человек, который одновременно сидит в Кремле. Владелец "Нью-Йоркера" — человек очень богатый, но он не замминистра обороны и не в совете директоров "Газпрома". Так бывает в корпоративных государствах — типа Мексики, типа Южной Кореи двадцать лет назад.



OpenSpace.Ru, 10.07.2008

 

He was interested in my Sakhalin friends in 1988



http://www.albany.edu/writers-inst/remnickdavid.html

http://www.newyorker.com/site/contact/#letters_to_the_editor

http://www.lectures.org/remnick.html

http://journalism.berkeley.edu/events/remnick_interview.html





Дэвид Ремник - редактор журнала The New Yorker с июля 1998. В составе авторов журнала с сентября 1992, после приезда из России, и написал более ста статей для журнала. Недавние статьи включили таких людей как Александр Солженицын, Ральф Эллизон, Кэтрин Грэм, Римский папа Джон Паул II, Майкл Джордан, и Джордж Стефанопуос.

Д. Ремник присоединился к журналу после десяти лет работы в "Вашингтон Пост", где работал с 1982 и начинал со статей о спорте. В 1988 этот молодой человек с неординарным взглядом, уже побывавший в Индии и Японии, начинает свою четырехлетнюю командировку в СССР в тот самый критический момент, когда пошатнулась огромная империя и он начинает свою карьеру с посещения раскаленных перестроечных мест, в первую очередь с Сахалина, где одним из первых зародилось Демократическое Движение За Перестройку, а как Московский корреспондент "Вашингтон Пост дает несколько интереснейших портретов российских политических фигур (заметив в статье о Нине Андреевой, что русские сталинисты «неплохо готовят»), и свой заслуживающий внимания взгляд на Чеченскую проблему. По возвращении в США, Ремник публикует книгу о «Могила Ленина» (1993), получившую сразу два приза за документалистику и журналистику: Pulitzer и George Polk Award.

Книга Могила Ленина: Прошлые Дни советской Империи описывает в деталях бурные, экстраординарные годы «перестройки» в ярких образах, мыслях и душах тех, чьи действия определили результат ненасильственного падения режима: отчаянные диссиденты, консервативные защитники и с пассивные изумленные обыватели. Книгу - образец портретной живописи. Ремник уворачивается от аналогии истории и мифа, уводя к деталям портретов, которые иллюстрируют, как факты истории превращаются в мифологизацию россиянами самой истории. Дэвид отмечает: « все это я наблюдал в Москве, Вильнюсе, Сибири через встречи, демонстрации, газетные статьи, расшифровки стенограмм и видеозапись... и наиболее мифическим из всего был присутствие святого среди глупого и тщетного». Татьяна Толстая в Новой Республике комментирует, что "Ремник лишен … культурного расизма …, он не пробует подняться выше его характеров или выше его читателей "

В 1997 изд. Random House выпустило вторую книгу о России Восстановление: Борьба за Новую Россию (Resurrection). Его последние книги Проблема Дьявола (The Devil Problem (and Other True Stories) и King of the World: Muhammad Ali and the Rise of an American Hero изданы в 1998. Фактически, письма Реминка о спорте находятся в той же самой лиге что и критические заметки о России. Король Мира: Muhammad Ali - здесь в центре вовсе не биография, а причины явления Ali. Ремник схватывает то, что ускользает - гештальт нации.

Проблема Дьявола: И Другие Истинные Истории," высвечивает спортсменов и знаменитостей в социальном контексте. Последняя книга изображает атлетов и политиков в конце карьер (Реджи Джаксон, Гэри Харт), авторов, процветающих в изгнании (Иосиф Бродский) и борющихся на родине (Ральф Эллизон), ученых, ищущих самого дьявола (Элайн Паджелс)... Ремник - одаренный наблюдатель, изящный и запоминающийся автор и рассказчик, который освещает предмет и учит аудиторию.

Д.Ремник часто печатается в The New York Review of Books, его работы появилась в Vanity Fair, Esquire, The New Republic, некоторое время он преподавал в Университетах Принстона и Колумбии. Что его волнует? Качественное письмо, интересное автору, и, значит, читателю. Литературные стандарты высшего уровня. Чувство юмора и скорость хватки делают его статьи интересными и забавными. Разносторонние интересы придают уникальный характер тексту (он все еще мечтает проинтервьюировать Spiro Agnew, Владимира Крючнова, J.D. Salinger, и Боба Дилана). Его живой интерес к людям позволяет увязать общество и изображение, известность и индивидуум. Талант Ремника как живописца рождает столь "яркие" портреты, что рецензенты из Amazon.com вынуждены сравнить его с Диккенсом, Бальзаком и Прустом. Действительно, именно это превращает журналистику Ремника в художественное произведение и делает работу привлекательной для читателя. Ремник выбирает профили людей в реальной жизни, которые смотрятся из окон их собственных мирков. Благодаря этому очерки функционируют как энциклопедия; Ремник - информативен, интересен и подвижен.

Взгляд Ремника на The New Yorker включает его желание расширить возможности журнала. Он хотел бы взять лучшее в описании спорта и знаменитостей и в то же время иметь дело с проблемами глобального масштаба в веренице текущих событий, он прежде всего "заинтересован» в тех идеях, которые имеют большой резонанс.

В настоящее время он проживает в Нью-Йорке с женой Esther B. Fein и их тремя детьми.



David Remnick was named editor of The New Yorker in July 1998. He had been a staff writer at the magazine since September, 1992, and has written over a hundred pieces for the magazine. Recent subjects have included such people as Alekasandr Solzhenitsyn, Ralph Ellison, Katharine Graham, Pope John Paul II, Michael Jordan, and George Stephanopoulos.

Mr. Remnick joined The New Yorker after ten years at the Washington Post. He began his reporting career as a staff writer at the Post in 1982, in 1988, he started a four-year tenure as a Washington Post Moscow correspondent, an experience that formed the basis of his 1993 book on the former Soviet Union, Lenin''s Tomb. In 1997, Random House published Resurrection , the book on the struggle to build a Russian state from the ruins of the Soviet Union. A collection of his New Yorker pieces, The Devil Problem (and Other True Stories), was published in August, 1997. His latest book, King of the World: Muhammad Ali and the Rise of an American Hero, was published in the fall of 1998. The Washington Post Book World said, "David Remnick is no fan of boxing, which he calls ''a sport designed to stun the brain'' and ''finally indefensible,'' but he gives us an eloquent picture of a man destroyed by his game and ennobled by life. . ."


 Совершенно Секретно: эти выборы - не выборы


C http://www.warandpeace.ru/ru/commentaries/view/20839 

 В воскресенье в России пройдут президентские выборы. Многие ожидают, что их выиграет Дмитрий Медведев - председатель совета директоров ''Газпрома'', заместитель премьер-министра, выбранный в преемники Путиным. По конституции, Путин не имеет права баллотироваться на третий срок - и он уже заявил, что готов стать премьер-министром. Сегодня мы поговорим об этом с тремя известными специалистами по России. Программа вышла в эфир 29 февраля 2008 г.



ОТ ПУТИНА К МЕДВЕДЕВУ - ПОЛУПРЕЕМНИЧЕСТВО



Генри Киссинджер:



Возможно, заправлять всем будет Путин. Однако по конституции положение Путина - премьер-министра весьма отличается от положения президента, который во время исполнения своих полномочий практически неуязвим.



Сегодня Путин, после парламентских выборов, контролирует парламент; он также лично выбрал себе преемника. Но предсказать, чем это обернется, он не сможет. Есть и другая возможность: премьер-министр захочет больше полномочий. В общем, вариантов масса.



* * *

Дэвид Рэмник:



В российском обществе заключен своеобразный внутренний договор. Мы, политики - мы, Кремль - говорим так: если вы, российский народ, не будете соваться в политику; если вы - бизнесмены, журналисты, простые люди - будете держаться подальше от политики, не мечтайте об оппозиции, - живите своей жизнью, и у себя дома будете жить так, как не жили никогда раньше, уж точнее не при Советском Союзе: Но если вы приблизитесь к политике - если вы, бизнесмены, журналисты, или вообще кто-нибудь попытаетесь выйти в публичную сферу, в политическую сферу - вас раздавят. Либо выкинут на обочину жизни, либо еще хуже сделают.



Вот такое там отношение к выборам, которое мы на Западе называем циничным. Посмотрите на нашу страну: у нас действительно есть разница, и переход от Джорджа Буша к Бараку Обаме - это невероятный переход. Но переход от Путина к Медведеву - это вообще не переход. Иными словами, эти выборы - не выборы, и вся эта так называемая оппозиция - попросту декорация. Это очень серьезно, и для мня, как и для всех, кто в 1991 году питал большие надежды, это ужасная трагедия.



WHO IS MISTER MEDVEDEV?



Дэвид Рэмник:



В последние восемь лет Путин все больше и больше высоких и ответственных постов заполнял людьми, в прошлом имевшими отношение к КГБ и к службе, которая пришла ему на смену - ФСБ. Сегодня на руководящих постах в основном сидят бывшие шпионы и агенты, внутренние и внешние, имевшие средние или высокие звания в той системе. Братству однокашников он верен так же, как был бы верен любой выпускник Итона.



Но есть одно исключение - Дмитрий Медведев. У Медведева в резюме нет красноречивых ''пропусков'', по которому легко узнать человека из КГБ. Он был юристом, сделал карьеру на ЦБК, где стал членом совета директоров; кроме того, он неплохо заработал, пока был председателем совета в ''Газпроме'' - а это огромный энергетический комплекс, полугосударственное предприятие, очень близкое к власти.



Все остальное - домыслы. Мы же все помним, что было в 1982 году, когда умер Брежнев. Мы помним, что писали тогда об ''этом новеньком Андропове: да, он был главой КГБ, но он ведь танцует танго, читает западные романы, знает английский: Про него стали распускать самые разные слухи, в том числе и про его потрясающий гуманизм - слухи, которые, конечно, оказались полной ерундой.



И о Дмитрии Медведеве мы знаем очень мало. Нам говорят, что он любит Deep Purple и Led Zeppelin; говорят, что он всего 160 сантиметров ростом, и так далее: Чем он для нас обернется, мы не знаем хотя бы потому, что он сам не знает, чем для него все обернется.



В 1999 году, когда к власти пришел Путин, мы - хотя он уже до этого был премьер-министром - очень мало знали о том, чего от него можно ожидать.



МОГЛИ ЛИ США ЧТО-ТО СДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ ПРЕДОТВРАТИТЬ ОЧЕВИДНЫЙ ПОВОРОТ РОССИИ В СТОРОНУ ОТ ДЕМОКРАТИИ?



Генри Киссинджер: 

Cудите сами: если бы Путин хотел продолжать править страной с помощью аппарата КГБ, самое легкое, что ему для этого было бы нужно - это внести поправки в конституцию и получить право на очередной срок.



Может быть, он просто хочет вернуться, и для этого ему нужно обеспечить некий переходный период, в котором не было бы никакой конкуренции.



Я считаю - таково мое впечатление от бесед с Путиным, - что он хочет остаться в российской истории фигурой масштаба Петра Великого. Bозможно, Путин просто считает, что наши идеи демократии слишком ''распускают'' российскую систему, но, в то же время, традиционные для России автократические идеи слишком ее ''связывают'' - и поэтому он выбирает для России эволюционный путь, которым она пойдет постепенно.



Я считаю, что одним из наиболее серьезных негативных обстоятельств стала ''оранжевая революция'' на Украине. Она убедила Путина в том, что мы стараемся использовать Украину в качестве полигона для осуществления подобной революции и в России. Мы, со своей стороны, думали, что Россия затеяла на Украине собственную игру.



Дэвид Рэмник:



Популярность Путина действительно основана на экономическом подъеме и также на том, что в стране была восстановлена внутренняя стабильность. Это важно для любой нации - а в ельцинские годы правила нестабильность, и ее символом был сам президент, который вел себя за границей не всегда корректно и, прямо скажем, не всегда трезво. Русские очень этого стыдились - и это мы еще не вспомнили Чечню и все катастрофы, которые они потерпели там в позднечеченский период.



Однако я постоянно слышу от русских, - что Соединенным Штатам очень сложно проповедовать в нынешней России про права человека и демократию. Путину очень легко отбрасывать все нравоучения Запада. Он указывает на Гуантанамо, Абу-Граиб, иракскую катастрофу, другие события, и говорит: ''Кто Вы такие, чтобы так говорить с нами?'' Он говорит это постоянно, и эти слова эффективно делают свое дело.



Из опыта общения с русскими, и не только с теми, кто сидит на самом верху - в среде интеллектуалов по всей Москве и за ее пределами я вынес, что действия правительства Буша и Пентагона, и весь тот вред, который был ими нанесен и разнесен российскими СМИ - разнесен, надо сказать, очень эффективно, поскольку они контролируются государством - используется в качестве аргументов, которыми подкрепляется некая российская националистическая идея.

Битва за Кремль''96 (Дэвид Рэмник для Совершенно Секретно)


See http://angelinos.narod.ru/rostowskajapoliticapersonlinks.html



http://angelinos.narod.ru/rostowskajapoliticaindex.html



http://www.rostowskaja.narod.ru/





c http://www.chesstny.ru/forum/viewtopic.php?f=19&t=199&view=print



Битва за Кремль''96 (Дэвид Рэмник для Совершенно Секретно):





"Вряд ли имеет хоть какое-нибудь значение то, что я или любой другой человек думаем о Коммунистической партии. Она по-прежнему остается наиболее хорошо организованной партией в России, и в начале нынешнего года шансы ее лидера Геннадия Зюганова на успех на президентских выборах казались превосходными. Рейтинг его популярности переваливал за двадцать процентов, в то время как Борис Ельцин набирал всего лишь пять или шесть”.





"В Давосе Березовский провел несколько личных встреч с русскими бизнесменами, в том числе с Владимиром Гусинским, владельцем НТВ и «Мост-банка», и Анатолием Чубайсом, бывшим главой ельцинской приватизационной программы. Березовскому и Гусинскому однажды довелось столкнуться, борясь за одну и ту же собственность, они не любили друг друга, но сейчас их интересы совпадали. Без Ельцина у руля оба, без всякого сомнения, пойдут ко дну: государство отнимет у них средства массовой информации, а коммунисты учредят свои собственные банки и выдвинут свою собственную элиту. Чубайс, рыжеволосый молодой человек в тысячедолларовом костюме, выглядел скорее как администратор в «Саломон Бразерс», чем как русский политик. Коммунисты его ненавидели и даже угрожали привлечь к ответу за его роль в приватизации. 

– Мы поговорили и решили сотрудничать. – сказал мне Гусинский. – Другого выбора не было”.



"Именно Коржаков вместе с шефом ФСБ Михаилом Барсуковым и первым заместителем премьер-министра Олегом Сосковцом в конце 1994 года убедили Ельцина начать гибельное вторжение в Чечню. В начале 96-го партия войны убеждает Ельцина отменить президентские выборы в июне. Когда Президентский совет начал в конце февраля обсуждать стратегию предвыборной кампании, шансы были безнадежными”







"Когда представитель США в ООН Мадлен Олбрайт сказала ему, что Вашингтон желает, чтобы 14-я армия отступила, Лебедь ответил: «Не пора ли всем непрошеным советчикам получить сапогом под зад?»



Проявился также его антисемитизм. На одной из встреч поднялся какой-то казак и попытался задать генералу вопрос. Лебедь прервал его:



— Ты называешь себя казаком, а говоришь, как еврей”









"— Было ясно, что началась какая-то открытая проба сил, — рассказывал мне позже Малашенко. — В течение двадцати четырех часов кто-то должен был выйти из игры: либо Чубайс, либо Барсуков с Коржаковым. Ситуация была совершенно определенной.



Группа не смогла пробиться к Ельцину, но ей удалось связаться с человеком, чей голос был почти же столь же решающим, как у самого президента, — с его дочерью Татьяной. Она играла в кампании стержневую роль и сейчас примыкала к антикоржаковской команде. Татьяна приехала в клуб и пообещала утром устроить встречу Чубайса с президентом.



— Ночью 19-го мы сознавали, что даже если Ельцин выиграет, мы не сможем строить нормальную страну, пока Коржаков, Барсуков и Сосковец сохраняют свои посты, — рассказывал Березовский. — Если они останутся, нам придется уехать из страны.



Гусинский тревожился еще больше — буквально в оперном стиле:





— Мы ждали, что нас арестуют, или даже думали: «Может, они просто убьют нас». У нас не было никаких иллюзий. Я позвонил жене, в наш дом в Испании, и сказал: «Не питай никаких иллюзий». Она была в ярости. Я вряд ли смогу повторить то, что она сказала.





Вначале Ельцин встретился с Коржаковым и Барсуковым, и те изложили ему свою версию. Затем президент встретился с членами Совета безопасности, и те срочно одобрили назначение Лебедя председателем Совета. После заседания у Ельцина состоялась личная встреча с Лебедем, затем с Черномырдиным и, наконец, с Чубайсом. Мне рассказывали, что Чубайс даже сообщил Ельцину, что у него есть «убийственная» информация о коммерческих сделках Коржакова. Через несколько минут после встречи с Чубайсом Ельцин вышел к телевизионным камерам и провозгласил, что настало время «свежих лиц» в руководстве. Коржаков, Барсуков и Сосковец отставлены.

— Они брали слишком много, а давали взамен слишком мало, — объяснил Ельцин. 

 
Команда Чубайса ликовала. Ельцин выбросил за борт своего сильного союзника. И это в стране, где всегда полагались на силу и на угрозу силой”.